Крысоловка. Джон Маверик

 

 

Мы с женой опять ссорились, и по кухне летали тарелки. Ну как летали – падали и бились. А мы бросали друг другу в лицо обидные слова, кривясь от горечи и боли. Так хотелось быть услышанными, что мы кричали громко, словно пытаясь переорать шум водопада. Словно между нами сотни километров. Словно мы оба безнадежно оглохли или, вдруг, ни с того ни с сего позабыли человеческий язык.
Я знал, чем закончится скандал. Мира даст мне пощечину, упадет на стул и, уронив голову на руки, расплачется. А я убегу из квартиры, хлопнув дверью так, что на лестничной площадке задребезжат оконные стекла. Идти мне некуда и незачем. Поэтому я буду сидеть на лавочке у подъезда, прижимая ладонь к щеке и слушая, как чирикают воробьи на старой лиственнице. Иногда я стану поднимать взгляд, чтобы посмотреть, как в окне третьего этажа играет на сквозняке желтая занавеска, то надуваясь гордым парусом, то опадая и словно одевая солнечным светом тонкую женскую фигуру. И думать: «Да пошло оно все».
Но в этот раз получилось иначе, потому что в дверь позвонили.

Вздрогнув от неожиданности, мы с Мирой отпрянули друг от друга и, виновато пожав плечами, заторопились в прихожую. Все еще дрожащими от волнения пальцами моя жена отперла замок. Перед дверью стоял низенький старичок с большой серой кошкой на руках.
«Господи, ему, наверное, сто лет!» - воскликнул я мысленно. Потому что он был не просто древний, а какой-то ископаемый, как выползшая из трясины после зимней спячки болотная черепаха. От него прямо-таки веяло стариной и мудростью.
- Сто пять, - поправил меня старик.
- Вы что, читаете мысли? – опешил я.
- Нет, молодые люди, - покачал головой незваный гость, став при этом похожим на китайского болванчика, - мыслей я не читаю. Просто последнее время каждый, кто меня увидит, непременно думает: «Господи, ему, наверное, сто лет!» Признайтесь, - он лукаво улыбнулся, - вы тоже так подумали?
- Да, - смущенно ответила моя жена.
- Вы неплохо пожили, - ляпнул я уже совершенную бестактность, но под гневным взглядом Миры съежился и пробормотал. – Извините.
Однако старичок рассмеялся, светло и весело. Я чуть не сказал – молодо. Но он, и правда, удивительно помолодел, когда тень радости упала на мятое, пожеванное временем лицо, смягчая и разглаживая глубокие морщины.
- И правда, неплохо. И все благодаря ей, - с широкой улыбкой он кивнул на кошку. А та щурила голубые, прозрачные, как хрусталь, глаза и тихо, одобрительно урчала. – Знакомьтесь, это Мона. А если полностью – то Мона Лиза дель Джоконда. Но она у меня девочка скромная, величания не требует, - с необыкновенной лаской в голосе добавил старик. – Ну а я ваш сосед снизу.
Я пробормотал что-то безразлично-вежливое. Нечто такое, что произносят в случаях, когда язык не поворачивается сказать: «Очень приятно». А Мира просто спросила:
- Можно погладить?
И, не дожидаясь ответа, она уже потянулась, чуткими, пугливыми пальцами коснулась плюшевой шерстки – осторожно, словно горячей золы. Нежно погладила треугольную кошачью голову между ушами. Ладонью скользнула по чуть выгнутой спинке. По толстому и тугому, словно канат, хвосту.
Я никогда еще не видел, чтобы кошка вела себя с таким достоинством. Не отстранилась от непрошеной ласки. Не зашипела. Только медленно и выразительно мигнула своими небесными глазами.
- Какая она... приятная, шелковая, - восторженно прошептала Мира.
- Вы ей тоже понравились, - улыбнулся старик-сосед. – И это хорошо. Видите ли...